Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Душно Глафире в городе-то, и осень здесь блеклая, нет здесь калины с красными блюдцами, и розовеющих ягод крушины, и черемухи, что растет в Вешенском овраге. По весне он весь белый от ее цвета. В столице жизнь суровая. Крапива, бурьян, да еще бузина – вот живучие обитатели столицы. Где он, Степка-то? Многие, говорят, полегли на турецкой войне.

Глафира завернула за угол и нос к носу столкнулась с драгунским офицером Степаном Кокошкиным. Она в первый момент даже не поняла – явь это или фантом, предмет ее грустных размышлений, стоит перед ней, вытаращив глаза. Он даже голову склонил набок от пристального внимания и рот приоткрыл, такая у него была привычка. А Глафира от неожиданности шага не могла сделать, словно подошвы к земле приросли и корни пустили. Может, Степан тоже думал о ней, оттого и свел их Господь в одном месте?

Степан первым опомнился, тронул края треуголки и глуховатым от смущения голосом произнес:

– Простите, сударь, что я рассматриваю вас столь бесцеремонно. Просто вы мне очень напомнили одну особу, хорошо мне знакомую.

– Степка, что ты городишь-то? Это я и есть. Только молчи. Голоса в крик не подавай. Ну что ты опять рот открыл. Я это, Глафира!

– Матерь Божья… Но мне ж сказали, что ты померла. Утонула, – свистящим шепотом выдавил из себя Степан.

– Как утонула, так и всплыла. Пойдем, тут трактир рядом. Поговорить надо. У меня к тебе, Степ, дело, и очень серьезное.

Глафира решительно двинулась дальше, Степан покорно последовал за ней. В трактире они разместились у окна за отдельно стоящим столом. Окно выходило во двор, место неприметное, тихое. Здесь можно рассмотреть старого друга без всяких помех. Изменился Степан, возмужал. Канул в небытие узкоплечий юноша с чуть намечающимися светлыми усиками, чистый пух, гладкие, можно сказать, пухлые когда-то щеки усохли, на правой небольшой шрам, то ли сабля задела, то ли пуля чиркнула. Да и вся его склонная к полноте фигура подобралась, исхудала, казалось, что он стал выше ростом. Времени-то прошло всего ничего. Два года. Говорят, война людей не красит, а Степке она явно пошла на пользу. Подбородок твердый, словно из камня выточенный.

– Значит, жива, – сказал наконец Степан, и голос его не был окрашен ни радостью, ни удивлением, он просто констатировал факт.

– Как видишь. Степ, убедительно прошу, обращайся ко мне, как к мужчине. Я к этому уже привык. В противном случае наша беседа может показаться со стороны подозрительной.

– За нами следят? – недобро усмехнулся он.

Вот пентюх, он же меня еще в чем-то подозревает, пронеслось в голове у Глафиры. И в чем-то явно нехорошем. И вообще он мог бы больше обрадоваться нашей встрече. А ведь врал, что жить без меня не может!

– Никто за нами не следит. А в Петербурге я уже третий месяц. Живу здесь.

– Но зачем этот костюм? На маскарад, что ли, собралась?

– Собрался, – строго поправила она. – И никакой это не маскарад.

– А как ты вообще попала в Петербург? Женилась, что ли?

– Ах, Степа, какой ты право! Это ты можешь жениться. А про меня надо говорить – замуж вышла. Давай с тобой перекусим, что ли, и я тебе все расскажу. Любезнейший, – крикнула она хозяину, – нам два полпива и дичи какой-нибудь. Я знаю, у вас уток хорошо жарят.

Степан опять принялся удивляться, уж очень уверенно чувствовала себя Глафира в мужском обличии.

– Может, еще и трубки нам закажешь? – спросил он уже без иронии, а с безропотной покорностью судьбе, выкидывающей столь странные коленца.

– Я не курю, – скривилась Глафира, – ты лишнего-то не говори. И мою порцию полпива выпьешь. Ты ешь и слушай. Только не перебивай меня ради Бога. Я и сама собьюсь. Со мной трагическая историю приключилась. Ну что ты уставился? Ешь утку, пока горячая.

Степан вдруг отвел глаза, засопел и с яростью всадил нож в поджаренный утиный бок.

– Вы любите театр?

– О, да! В Санкт-Петербурге отличная опера и трагедии ставят изрядно. Русский придворный театр бесподобен. Я видел игру Дмитриевского и возблагодарил небо, что знаю русский язык. С французским, сознаюсь, дела мои обстоят хуже.

– Хотите я предоставлю вам возможность подучиться? Я знаю место, что поют оперы на чистейшем французском языке. Исполнительницы прелестны. Самой старшей семнадцать лет.

– И где же этот цветник?

– Вы когда-нибудь были в Воспитательном обществе?

– Простите?

– Смольное воспитательное общество, любимое детище императрицы.

– А разве туда можно вот так запросто попасть?

– Сегодня воскресенье, и после обеда туда на представление допускаются гости и родственники воспитанниц.

– Вы гость?

– Некоторым образом я отношусь ко второй категории. Хотя девица Бутурлина мне вовсе не родственница. Батюшка мой ее опекун. Но сам он вечно болеет и потому сегодня вменил мне в обязанность посетить это заведение. Не хотите составить мне компанию?

Такой разговор состоялся между Глафирой и Бакуниным, когда они вместе совершали конную прогулку по лесу близ Александро-Невской лавры.

– Поехали, здесь недалеко.

Глафира судорожно прокручивала в голове неожиданное предложение. С одной стороны это было почти чудо – вот так, за здорово живешь, увидеть Вареньку. Но, с другой стороны, неожиданное появление Глафиры в мужском костюме и в компании молодого Бакунина может ее не только смутить, но и напугать. Последнее письмо сестры было полно недомолвок. Видно было, что Варенька боится задавать прямые вопросы. Еще не хватало, чтобы она усомнилась в подлинности самой Глафиры. Бедной девочке трудно докопаться до истины.

– Вы уверены, что сегодня будет спектакль? – прервала Глафира затянувшееся молчание.

– Да, я получил уведомление и пригласительный билет. По нему я могу привести с собой гостя.

– И вы представите меня мадемуазель Бутурлиной?

– Не-ет, – рассмеялся Бакунин. – А вы уже губу раскатали? Хорошеньких птичек мы увидим только издали. Нам позволено всего лишь убедиться, что они живы и здоровы. И на том спасибо.

Последние слова решили дело. В билете значилось, что вначале «белые девы» представят на суд зрителей комическую оперу ……., после чего будет представлен «пасторальный балет». Гости и родственники собрались в нижней зале, где их встретила сама директриса госпожа де Лафон, полная благообразная дама в чепце и черном платье, украшенном гипюром. Одеяние скромное, но достойное. Каждый был представлен по имени.